В апреле я писала про аптеку в Подольске, отправившуюся по этапу в полном составе: Федор Душин, хозяин, получил 7 лет «строгача». Его 12 сотрудниц — нормальных, прежде не судимых аптекарш, — до полутора лет колонии.
Следователи подольской ФСКН, приехавшие с тайной проверкой, уличили аптеку в безрецептурном отпуске. Этим грешат многие, и обычно такие нарушения караются даже не отзывом лицензии, а штрафом. В противном случае пришлось бы закрывать все аптеки: наши чиновники от медицины даже свечи от геморроя велят продавать строго по рецепту. Но многие ли граждане бегают со своим геморроем по врачам?
Однако в этом случае все обернулось куда круче: заведением уголовного дела по традиционным для бизнеса статьям УК: 171-й и 174-й — «Незаконное предпринимательство» и «Отмывание доходов». По ним-то аптека и получила свой срок, хотя поначалу еще шли разговоры, чтобы влепить ей «наркотическую» 228-ю статью для убедительности. Но эта затея провалилась: обезболивающий препарат «буторфанол», к которому среди прочих прицепились следователи, наркотиком не является и не состоит в списке особо контролируемых веществ.
Надо отметить, что служба по контролю за оборотом наркотиков со своими претензиями свалилась на голову Федора Душина и его сотрудниц в весьма неудобный момент. В аптеке в тот момент шел конфликт хозяйствующих субъектов: Вагиф Кулиев, компаньон Душина, как все тогда думали, пытался отжать у своего партнера бизнес. Не раз, как говорят сотрудники аптеки, он обещался прибегнуть к помощи сторонних структур. Все знали, что у Кулиева сын работает в центральном наркоконтроле. Так что, когда пришли следователи ФСКН с проверкой, никто не удивился. Все испугались. На самом Кулиеве, конечно, лежала не меньшая ответственность за те хозяйственные нарушения, что были обнаружены в деятельности аптеки, и об этом тоже говорится в материалах дела. Но Кулиев, в отличие от Душина и его сотрудниц, срока не получил, так как активно пособничал следствию. А когда вокруг подольского дела поднялся шум, Кулиев и вовсе уехал из России — ему никто не препятствовал.
Когда дошло до приговора, подольский судья Шарафеев потратил целый день, зачитывая ту его часть, в которой рассказывалось, как аптека торговала наркотиками. Хотя в обвинительном заключении ни слова про наркотики не было. На суде не выступил ни один свидетель, который бы сказал: «Да, я употреблял буторфанол как наркотик» (в материалах дела такие признания были, а в суде эти люди почему-то постеснялись выступить). Да и вообще наглядно был подтвержден сбыт только двух упаковок не являющегося наркотиком препарата буторфанола (по пять ампул каждая) — тех самых, что оперативники приобрели в ходе контрольной закупки. Еще несколько коробок были изъяты со склада. Все остальные факты сбыта — это логические умозаключения следователей из анализа рецептов, которые были признаны поддельными. Кроме того, в доказательную базу легла и следующая манипуляция. Оперативники сняли показания фискальной памяти кассовой машины и, поскольку машина фиксирует только сумму покупки, а не наименование, выбрали из списка пробитых товаров те пункты, которые по цене попадали в диапазон 600 — 850 рублей. Сложив эти данные, они получили сумму, вырученную за счет «незаконного предпринимательства» (хотя в диапазон 600 — 850 рублей попадает очень много аптечных товаров). Сумма перевалила за 1 миллион 200 рублей, что уже «особо крупный размер», а это, безусловно, сказывается на строгости приговора.
Думаю, аптека поплатилась за совестливость. Поначалу следствие было нацелено раскатать одного только совладельца аптеки Федора Душина. Нужны были показания против него, а тетки-сотрудницы их давать не захотели. Еще до посадки они рассказывали мне, как следователь Просвирнин стращал их на допросах: «Посажу — костьми лягу, для меня это теперь дело чести. Не помогут ни дети, ни отсутствие судимостей». Но все равно они не сдались, и за это им вменили в обвинение еще одну отягчающую статью: про то, что они с хозяином аптеки — организованная преступная группировка.
Я видела эту «группировку» в тапочках с подольского рынка. Я знаю кое-что про то, как они живут. Про их кредиты на покупку холодильника, про родителей-инвалидов. И я говорю с уверенностью: суд, который вершил подольский судья Шарафеев, — это такой же суд ненависти, как тот, что посадил Свету Сухорукову.
Не постесняюсь отметить, что и президент Медведев согласен: есть что-то странное в том, как подольские следаки умудрились посадить целую аптеку. Родственники осужденных передали свое письмо Леониду Гозману, а тот при встрече — Медведеву. Президент поручил разобраться в деле главе своей администрации Сергею Нарышкину и мотивировал свое решение именно так: что-то здесь есть странное.
Я надеюсь, что и Верховный суд, куда осужденные подали жалобу, тоже согласится: когда 12 простых женщин, с семьями и без судимостей, отправляют в колонию — в этом есть по меньшей мере что-то странное.
Когда я в первый раз написала про эту подольскую историю, некоторые из наших читателей и даже моих коллег возмутились — не жестокостью подольского судьи, не подлостью следователя ФСКН. Они возмутились тем, что «Новая газета» опубликовала статью в защиту продавцов зелья.
Я в ответ хочу сказать одно: речь идет не о фармакологических характеристиках тех самых 10 ампул препарата «буторфанол» (который до сих пор не состоит ни в одном списке контролируемых препаратов). Речь идет о характеристиках нашей общественной совести, если хотите. Отчего-то всякий раз, когда служба по борьбе с наркотиками берется трясти гражданское население — будь то ветеринары, фармацевты или домохозяйки с их таблетками для похудения, — тут-то и выясняется, что неизвестные нам прежде вещества и есть главное зло в мире. Так было с кетамином, применяемом в ветеринарии в качестве анестезии, и с буторфанолом, и с сибутрамином. Даже вазелин, когда к нему пригляделась ФСКН, оказался не так безобиден.
Меж тем — я, поверьте, вопрос изучила детально — никакой медицинской статистики, свидетельствующей о крайней общественной опасности этих препаратов, не существует2. Я не про то, что данными препаратами ни одна живая душа не злоупотребляет: еще как злоупотребляют. Но не кажется ли вам, что судьи тоже злоупотребляют свои правом вершить чужие судьбы? Хотите сажать за таблетки — внесите эти таблетки в список. Не надо ссылаться на некое лобби фармацевтов, которое будто бы этому препятствует. Ну кто поверит, что служба, которая в деле борьбы с наркотиками сумела оторвать кусок рынка у ФСБ, не может преодолеть это лобби?
А правосудие, исходящее не из закона, а из каких-то личных представлений о должном, кажется мне каким-то сомнительным.
У нас ведь как? Одно упоминание «общественной опасности» действует на наше общество как красная тряпка на быка. Пусть вас хоть за многоженство судят: если на процессе прозвучит слово «наркотики» — все, сушите сухари и не надейтесь ни на какую общественную поддержку. Судьи усекли этот механизм: как из подсудимого, которого, кровь из носу, хочется посадить, сделать зачумленного. И активно этим механизмом пользуются, оставаясь в твердой уверенности: при таком раскладе в реальную подоплеку их диких по своей жестокости решений никто вникать не будет. А решения действительно запредельные: не только по отношению к самим подсудимым, но и по отношению к их семьям.
Женская часть подольской аптеки сейчас сидит в колонии. Своих детей они распихали по бабкам и более дальним родственникам. А у Лены Улицкой на воле остался лежачий отец — вот ей пришлось еще тяжелее.
Их бывший коллега, охранник Игорь, который ездил девчонок проведать, рассказывал, что начальница колонии, когда осужденные прибыли на место отбывания наказания, сильно возмущалась: «Кого мне тут прислали, к моим-то уголовницам?!» Мне кажется, что начальница колонии нюансы в своем деле чувствует тоньше, чем судья Шарафеев, и понимает: аптекарши, судимые по уголовным статьям, — не уголовницы.
Хозяин аптеки Федор Душин в чем-то разделил женскую долю своего коллектива: дома у него остался маленький ребенок. А еще двоих — от первого брака — он к моменту посадки уже успел вырастить, будучи отцом-одиночкой.
