Однажды в квартиру рабочего кооператива «Солнечный», занимающегося выращиванием овощей и цветов, тихонько постучали. Хозяин открыл дверь и увидел двух незнакомых ему людей.
- Вы будете господин Усанофф? - на ломаном русском языке спросил один из них.
- Я буду Усанов, - подтвердил Иван Александрович, с удивлением рассматривая неожиданных гостей.
Но еще больше удивился Усанов в тот вечер, когда предложили ему двое американцев уехать по контракту на пятнадцать лет в Штаты. «Неужто некому нынче там огурцы выращивать?» - подумал Иван Александрович. Но он ошибался. Другой совершенно к нему был интерес. Незадолго до неожиданного визита известная русская виолончелистка гастролировала в Америке. После одного из концертов ее спросили:
- Скажите, пожалуйста, чей у вас инструмент? Итальянского, французского, швейцарского мастера?
- Да нет, - ответила она, - мастер наш, российский. Живет под Москвой, в Подольске. Фамилия, имя его чисто русские - Иван Усанов.
Подольский Гварнери
История эта, признаться, меня удивила тоже. Дело в том, что Ивана я знаю давно. Еще с той поры, когда, работая в профтехучилище №27, начал он с известным подольским штангистом Алексеем Шуром и мальчишками-пэтэушниками делать глиссирующий катер. Потом видел их вместе с Шуром на Пахре на испытаниях самодельного скутера. Знал и о том, что по чертежам Усанова, при активном его участии строился в училище дом технического творчества «Эврика». Был Иван талантливым человеком во всем. Прекрасно играл на кларнете, ни в чем не уступал лучшим сварщикам завода имени Орджоникидзе. Надо было – токарил, слесарничал...
Потом мы потеряли друг друга из виду и встретились случайно на шестидесятилетнем юбилее подольского джаз-маэстро Кости Моисеева. Друг другу обрадовались и договорились непременно увидеться вновь. Первый вопрос, который я задал ему, был, естественно, про заокеанскую историю с виолончелью.
- История вообще-то древняя, - рассмеялся он. - Я ведь очень давно решил инструмент сделать. С материалом в те времена проблем никаких не было. Древесине достаточно трех лет выдержки, и можно ее пускать в дело. Хорошо, конечно, когда ей еще больше лет. У меня сейчас лежит материал на два альта. Мне его еще Долгий Алексей Арсентьевич подарил. Помнишь, как имение Бахрушинское он восстанавливал? Тогда балки перекрытий пришлось менять. А они из елового бруса были сделаны. Вот, действительно, материал! Ударил по балке — гудит. Верхний слой топор зубрит. Пилой один срез сделаешь — точить надо заново. Такое дерево. 250 лет ему.
- Все это, - говорю, - Ваня, интересно. Но давай все-таки про виолончель.
- Снял я размеры с готового инструмента брата. У него была виолончель тирольского мастера Штайнера. Начал делать. Пружину к верхней деке приклеил, настроил – не то звучание. Сколько ни бился – не выходит, и все!
Совета спросить не у кого. Дед мой, скрипичный мастер, умер. Я его уроки подзабыл. Записей по молодости, к сожалению, никаких не вел. Стал искать специальную литературу. Много книг тогда просмотрел, но ничего не нашел. Обидно до слез. Понял: с первым моим опытом ничего не получается.
Есть такое понятие – эталонный звук. Он у меня внутри живет. Мне еще дед говорил: «Молодец, слышишь». Это – главное. Мастер должен слышать звук инструмента, которого еще нет. А тут он есть, но без звука. Вот, утверждают, есть секреты Страдивари, Гварнери. А Страдивари, знаешь, как говорил? «Вот они секреты» — и показывал свои израненные металлом и деревом руки. Талант скрипичного мастера сродни таланту художника, музыканта. Либо он есть, либо нет. Если бы у Страдивари был какой-то секрет, он бы его непременно сыновьям своим передал. Они ведь хотели делать инструменты, как отец, а получалось совершенно иное звучание.
- Выходит, первая твоя виолончель оказалась, как говорится, ни к черту?
- Выходит, так. Я вообще решил бросить эту затею до тех пор, пока не почувствую, что могу. Занялся изучением музыкальной акустики. Перечитал всего Мунга. Обо всем долго рассказывать. Готовил себя к новому инструменту десять лет. А в 1973 году...
- Был объявлен Международный конкурс имени Чайковского.
- Верно. А параллельно с музыкальным впервые был объявлен конкурс скрипичных мастеров. И я решился. Работал тогда в бригаде шабашников. Сельские объекты строил. С семи утра до восьми вечера на стройке. Приезжаю, переодеваюсь и к другу своему, Василию Никифоровичу Ефимову, в общежитие на Северный поселок еду. Там у него на кухне мы и работали. Он скрипку делал, я – виолончель.
Работал тогда в оркестре Большого театра виолончелист Владимиров. Он первым опробовал мой инструмент. Владимиров играл больше часа. Потом спросил нерешительно: «Неужели ты его сам сделал? Я ведь теперь к своей виолончели и прикасаться не хочу».
Вернувшись от Усанова, он позвонил концертмейстеру Большого театра Лаевскому:
- Слушай, - говорит, - или я ничего не понимаю, или этот парень из Подольска сотворил чудо.
- Вечно ты фантазируешь, - рассмеялся Лаевский. - Да откуда в районном городке скрипичному мастерству выучиться? Тоже мне, Гварнери нашелся.
- Подожди отмахиваться, - настаивал Владимиров, - ты сам на виолончели этой сыграй.
В конце концов уломал концертмейстера. Тронул тот смычком струны и замер от удивления. А потом и говорит: «Будет твой мастер на конкурсе первым лауреатом».
Условия конкурса были строжайшими. Прежде, чем начинают на инструменте играть, его придирчиво осматривают профессионалы. И не дай Бог форма головки или шейки виолончели хоть на йоту не соответствует классическим образцам – снимается инструмент без разговоров. Все этапы прошла виолончель Усанова. Теперь, говорят, сдавайте ее на двухнедельное хранение и приходите на первый тур прослушивания. Так Усанов и сделал.
И вот он, торжественный миг. В жюри – известные музыканты и прославленные скрипичные мастера. Выносят на сцену подольскую виолончель, начинают на ней играть...
- Что такое? - недоумевает Иван Александрович. Вроде бы, и тот звук, но странный какой-то треск на грифе.
- Хороший инструмент, - говорят члены жюри, - но с дефектом. К следующему туру не допускается.
Бросился Иван к своей виолончели, смотрит, а корпус рядом со струной ножичком прорезан. Такие вот вышли соревнования. Старые мастера потом Усанову говорили: «Зачем ты за две недели инструмент сдал? Надо было прямо на прослушивание его нести».
- В общем, - уточняет Иван Александрович, - меня просто и откровенно «зарубили». А потом мне сказали: «У вас великолепный инструмент. Жаль, что так получилось. Но, если вы хотите профессионально работать, вас оформят скрипичным мастером на фабрику музыкальных инструментов имени Советской Армии».
Инструментов шесть сделал на той фабрике Усанов. Один из них и попал в Америку.
Певица и лишенный голоса
Меня всегда удивляло в Иване необычное сочетание талантов. Профессиональный музыкант, много лет отыгравший в образцовом военном оркестре. Технарь, определяющий по звуку «болезнь» любого мотора. Откуда в одном человеке такое?
- Гены, - смеется Усанов. - Мать у меня была певица итальянской школы. В ГИТИСе даже какое-то время училась. Петь бросила только потому, что за отца моего замуж вышла. Он мужик был красивый, но суровый. Или, говорит, семья, или пение. А вообще-то, мать в молодости его от большой беды спасла. Лишили моего отца голоса. Он одно время не имел права голосовать, поступать в учебные заведения. В техникуме подольском учился, так его и оттуда выкинули.
- За что?
- Был при техникуме тир. А отец спортом увлекался. Он Аптекарю Михаилу Лазаревичу в зрелые уже годы массу фотографий передал об истории подольского спорта. В общем, стреляет он в тире, и вдруг на его несчастье приходит городской военный комиссар. Достает наган и говорит: «Смотрите, как стрелять надо». Бац - мимо. Еще пара выстрелов - и оба в "молоко". Тут мой батя и выступил.
- Можно мне, - говорит, - из вашего оружия попробовать.
Усмехнулся комиссар, но пистолет дал. Отец все три пули в «десятку» уложил. Ну, ладно бы, промолчал при этом. Но он не утерпел и сказал: «Вот так должен стрелять офицер».
«Молодец, - покраснел комиссар, - а как твоя фамилия?» «Усанов». «Хорошая, очень хорошая у тебя фамилия»... На том и распрощались. А вскоре отца исключают из техникума и лишают права голоса. Если бы не моя мать, плохо бы ему пришлось. Откуда в ней только сила взялась? Как она умудрилась «раскопать» подлог, ума не приложу? Сумела доказать, что комиссар состряпал на отца документы, будто он близкий родственник кулака. В те времена подобные дела сам знаешь, чем заканчивались...
Я завидую Усанову. Он так много знает об отце, так долго прожил с ним бок о бок. А мой батя ушел добровольцем в первый же день войны и не вернулся. Отец Ивана тоже воевал. Имея «железную» бронь, все-таки пробился на фронт, а в сорок пятом пришел домой весь израненный. Это, наверное, одно из трех самых ярких воспоминаний Ивана. Прекрасный голос матери, шум мотора машины, на которой приехал домой отец, и он же на костылях в гимнастерке образца сорок пятого года...… А до войны был он классным автомехаником, работал на ЗИЛе инженером-испытателем. Много раз слышал я от старых подольчан то ли действительно имевшую место историю, то ли легенду, связанную с Виктором Талалихиным. Говорили, что летчик получил после знаменитого ночного тарана новенькую «эмку». Но оказалась в ней какая-то неисправность, которую никто не мог определить. И только один человек, отец Ивана Усанова, смог ему тогда помочь. Раз, думаю, подвернулся случай, надо уточнить, как все было и было ли что-то подобное вообще.
- В нашем доме, - рассказывает Усанов, - жил еще до революции врач Зингера. Фамилия его, по-моему, Залевский. Во дворе прекрасный был дендрарий. Но его, как у нас водится, вырубили, а в годы войны на месте этом оборудовали гараж военного коменданта. Мы в доме том, переделанном на коммуналки, жили. Талалихин приехал в комендантский гараж, и там ему посоветовали к отцу обратиться. Летчик пришел к нам в новенькой военной форме. Молодой, симпатичный парень, а точнее, просто мальчишка. Знаешь, что их с отцом подружило? Оба до войны гоняли голубей. Его, мне кажется, голуби в небо и вывели. Поднял голову вслед за стаей турманов, увидел военный самолет и решил стать летчиком. Короче, машину ему отец тогда отладил, а потом он к нам просто так приезжал.
Чудесные все-таки дела творятся на свете! Скучаем, хандрим, ищем, чем себя занять, клянем уклад провинциального города и не знаем, какие рядом с нами удивительные живут люди. Мне сейчас кажется, да нет, я просто уверен: есть они в любом доме, на любой улице. Был жив Михаил Лазаревич Аптекарь, болел за историю города, собрал уникальную коллекцию документов, а где она сейчас? Стоим в очередях, прикидываем, хватит ли денег до очередной небогатой получки и думать ни о чем не хотим. Неужто так? Неужто наплевать нам нынче на свое прошлое и совсем не интересно хоть на минуту задуматься о будущем? А Усанов гордится своим родом. Бережно хранит в памяти и были, и легенды, связанные с его фамилией.
- Прадед мой, - утверждает, - деньги на строительство подольского Храма вносил. Мне об этом староста церковный Булгаков рассказывал. Откуда у прадеда были деньги? А он богатым купцом был. Скобяными, москательными магазинами владел. И к тому же высшее художественное образование имел, Строгановское заканчивал.
Рассказал мне Иван такую историю. Будто бы Шаляпин, не дождавшись в Москве поезда с Горьким, узнал от жандармов, что высадили писателя в Подольске, чтобы не будоражить столицу. Расстроился Федор Иванович и рванул на рысаках к берегам Пахры, чтобы непременно увидеть своего друга. Увиделись и отправились в лучший подольский трактир, располагавшийся на месте нынешнего выставочного зала. Время провели весело, а когда пришла пора расплачиваться - платить оказалось нечем. Снял тогда Шаляпин с руки перстень и протянул половому: «Пока у себя держи, приеду - выкуплю». На том и распрощались.
- А прадед мой, - говорит Усанов, - Шаляпина боготворил. И вот узнает он, что Федор Иванович в Подольске в трактире откушать изволил. Летит туда, а гость именитый уже уехал. Расстроился прадед, а трактирщик ему хвалится: «Видел перстень? Сам Шаляпин мне его заложил». Ну, дед тут, конечно, возмутился: «Как же ты посмел, - кричит, - перстень этот брать? Такого человека не мог угостить бесплатно?».
В общем, выкинул он трактирщику бешеные деньги и перстень тот выкупил, чтобы Федору Ивановичу при случае вручить. А у того как раз гастроли начались, а потом революция... Короче, так этот перстень у прадеда усановского и остался.
- Можешь верить, а можешь нет, - разводит руками Иван, - но вот другой «железный» факт . Дядя отца моего, Квальчевский, крытый мост через Пахру строил. Прадед по материнской линии варшавскую консерваторию окончил, в лучшем варшавском костеле на органе играл. А про директора цементного завода Паутынского слышал? Он многих поляков в Подольск перетащил. Брат моей бабушки дядя Стас известным скрипичным мастером был. Правда, в Подольске пришлось ему стать на ПМЗ стахановцем. Кому в те годы скрипичные мастера были нужны? И еще трагедия дяди Стаса в том заключалась, что слишком уж он хорошо работал. Подозрительным это показалось, и загремел мой предок в тридцать седьмом году в лагеря. Только при Хрущеве был реабилитирован. Он меня и учил скрипичному мастерству. А еще научил фортепьяно ремонтировать и настраивать. Но, главное, заронил мне дядя Стас в душу одну мечту...
Концерт для органа в... теплице
- Ты ведь, признайся, думаешь: с чего это Усанов в сельскохозяйственные рабочие подался? Землю копает, навоз растаскивает, огурцы, помидоры растит. Полагаешь, наверное, корысть человека обуяла, рынок затянул? Так?
Вопрос Иван ставил в лоб, и отвечать надо было так же откровенно. Но он, не дожидаясь ответа, заговорил снова:
- Когда сыновья мои с друзьями решили эту недостроенную теплицу арендовать, я в ней, прежде всего, знаешь, что увидел? Площадку, на которой можно построить второй этаж и начать производство органов...
Я начинаю думать, что это все-таки сон. Ну, ладно, виолончель, едва не получившая первую премию международного конкурса. Допустим, американцы действительно обалдели от звучания инструмента, сделанного на берегах Пахры. Но производство органов в Подольске? И не где-нибудь, а в цветочно-овощной теплице! Такое вряд ли привидится наяву.
А Усанов продолжает невозмутимо:
- Орган, конечно, произведение искусства, но вместе с тем это всего лишь паровозный свисток. Я в том смысле, что принцип действия у них один и тот же. Конечно, навыки в его производстве Россия растеряла. Ведь последний орган сделан был при Юрии Долгоруком. А когда Кремль деревянный сгорел, сгорела и та российская мастерская по производству органов. Я решил ее возродить.
- Но почему в теплице? Что ж, для твоей идеи места более подходящего в городе не нашлось?
- Нашлось, но об этом после. Нашел я спонсора и отправился вместе с ним в Москву, в общество музыкальных деятелей. Там нас внимательно выслушали и говорят: «Идея ваша нравится. На днях приезжает французский фабрикант из Буле. Он как раз производством органов занимается. Хотите с ним познакомиться?».
Встретились мы с этим человеком. Он вообще-то по национальности немец, но живет во Франции. По его приглашению я и приехал в Буле.
- Слушай, - говорю, - Иван, а ты меня не разыгрываешь? Орган, фабрикант, Франция...
- И не только Франция, - спокойно продолжает Усанов, - посмотри мой международный паспорт. Там ведь не только французская виза стоит.
Все правильно: и паспорт, и визы. С интересом слушаю невероятную эту историю дальше.
- Фабрикант за руль своего «Рено» сел и повез меня по своим предприятиям в Люксембург, Швейцарию, Бельгию. В итоге договорились, что начнем по его чертежам, но из наших материалов первый орган делать.
- Что же он, не видя твоей мaстерской-теплицы, сразу в такое рискованное предприятие кинулся, очертя голову? На бизнесмена это что-то не похоже.
- Все правильно. Он в Подольск приехал и идею делать органы в теплице забраковал. Тогда мы нашли другое помещение. Бывшую птицефабрику в деревне Гнусово. Вот она ему понравилась. Такого, говорит, здания у меня во Франции нет.
- Выходит, зазвучит вскоре подольский орган?
Помрачнел Усанов, махнул рукой:
- Лопнула затея. Цены подскочили на все до небес. К тому же случился распад страны, разрушились промышленные связи.
Такой вот невеселый финал оказался у музыкальной истории. Конечно, и без органа жизнь Ивана Александровича состоялась. На инструментах его играют за рубежом, есть усановская виолончель в Гнесинском институте... Но почему все-таки талантливый человек должен сутками торчать в теплице? Почему руки мастера заняты не изготовлением скрипки, а грядками из земли и навоза? У нас, что, слишком много талантов, чтобы гробить их столь беспечно? Грустно все-таки, что даже сыновья Усанова, серьезно занимавшиеся музыкой и умевшие мастерить скрипки, предпочли в нынешней жизни совершенно иное. Они же видят: отец прожил жизнь без «Мерседесов». Понимают, что делал он вещи удивительные, но видят также, что никому они оказались в Отечестве нашем не нужны.
Так, может, действительно махнуть на все рукой? Уехать за океан и заняться там со спокойной душой любимым делом? Знаете, что мне ответил на это Усанов?
- Я родился в России. Заманчиво, конечно, поработать без проблем. Но слишком много россиян с земли родной тронулось. Надо же кому-то и здесь жизнь строить. И потом, не все уж так плохо. Помещение для изготовления скрипок у меня обязательно будет. А пока вот задумали мастерскую при теплице открыть. Канифоль стали делать. Специалисты говорят, очень высокого получилась она качества. Уже товарный знак нам утвердили. А помидоры, огурцы, цветы — это ведь тоже нужное людям дело...
Уходил я из теплицы по изъеденной рытвинами и ухабами дороге. На душе было двоякое чувство: радость с горечью пополам. А еще был вопрос: может, такие, как Иван Усанов, и спасут Россию?
Перстень Шаляпина
Много лет назад в первой своей книге о Подольске и подольчанах написал я очерк об Иване Усанове – талантливом скрипичном мастере, самобытном музыканте и вообще человеке удивительном. Тогда-то и рассказал мне Иван Александрович историю, передающуюся из рода в род, от поколения к поколению, о том, как встретились в Подольске Шаляпин и Горький, как хорошо гульнули писатель и певец в одном из городских ресторанов, как Федор Иванович, не обнаружив при себе наличных денег, расплатился именным своим перстнем.
Узнав об этом, прадед Ивана, знаменитый российский купец Александр Андреевич Усанов тут же перстень выкупил, чтобы вернуть любимому певцу. «Но что-то не сложилось, и знаменитая реликвия, - убеждал меня Иван, - осталась в Подольске». К истории этой, а, может быть, легенде, я возвращался не один раз, решив докопаться до истины. Причин было несколько. Во-первых, друзья и знакомые отнеслись к рассказу о перстне достаточно скептически. Да ладно бы, только они. Совершенно незнакомые люди звонили мне домой и ехидно спрашивали: «Когда же, наконец, вы перестанете фантазировать вместе с вашим Иваном Усановым?»
Стал перечитывать внимательно рассказы современников о Шаляпине и Горьком. Совершенно, можно сказать, случайно обнаружил стихотворные строчки, написанные великим певцом:
Наш милый друг Максим,
В Подольске с горя мы сидим,
Но горе горькое, а Горький
Покинет нас с вечерней зорькой...
Так с кем же «сидели» в Подольске «милый друг Максим» и Федор Иванович? В 1901 году заболевший Горький переселялся вместе с семьей в Ялту. Путь его, естественно, лежал через Москву, где писатель должен был пробыть от утреннего поезда до вечернего.
Однако присутствие Алексея Максимовича, пусть и на вокзале, но все равно в Москве, показалось кому-то опасным. Горького на товарной станции перед самой Москвой задержали, пересадили в другой вагон, поставили его с нижегородской линии на курские рельсы и отогнали вагон за полсотни верст в Подольск.
А у этой истории, спросят меня, есть документальные подтверждения? Во-первых, о ней пишет Николай Дмитриевич Телешов. Вот коротко его рассказ: «В половине дня нам стало все это известно, и мы немедленно небольшой группой, Леонид Андреев, Бунин и я, поехали в Подольск узнать, в чем дело. В числе поехавших одновременно с нами были Пятницкий, заведовавший издательством «Знание», и переводчик Горького на немецкий язык Штольц, нарочно приехавший из Берлина в Москву, чтобы увидеть, как живут в России знаменитые писатели. И увидал...».
Но это, скажем так, свидетельства литературные. Однако есть и другие. Так, например, начальник департамента полиции, небезызвестный Трепов сообщал в высшие инстанции: «К сему надлежит присовокупить, что с дневным поездом Курской железной дороги в Подольск отправились несколько человек литераторов, в том числе артист Шаляпин, которые и были единственными лицами, провожавшими в Подольске Горького».
Есть еще немало интересных подробностей. Горький, к примеру, беспокойно шагал из угла в угол в «дамской комнате», где его и нашел Шаляпин. Когда в Подольске собрались все остальные друзья Алексея Максимовича, компания отправилась на санях в «первоклассный», по заверениям извозчиков, ресторан. Здесь переводчик Горького Штольц случайно увидел, как жандарм шарит по карманам оставленной им в гардеробе шубы. Возмущенный и взволнованный таким хамством, стал рассказывать об увиденном Шаляпину. «Да успокойтесь вы, - остановил его певец, - у нас в России это обычное дело».
Узнав о моих поисках истины, одна из центральных газет попросила рассказать о них своим читателям. Публикация «В Подольске с горя мы сидим...» наделала много шума. В обзоре центральных газет о ней рассказали на популярной тогда телевизионной «шестой кнопке». Редакцию, естественно, стали бомбардировать вопросами: «Был ли действительно перстень, которым, по мнению автора статьи, расплатился Шаляпин за ужин «великолепной семерки»? Может, - сомневались многие, - все это чистой воды фантазии, выдумки, поиски несуществующей сенсации?».
Наконец, я разыскал среди земляков людей, которые не только видели, но и держали в руках перстень Федора Ивановича с выгравированными на нем инициалами лучшего в мире баса. Но где же тогда этот перстень? Признаться, я перестал надеяться увидеть его.
И вдруг однажды раздается телефонный звонок. Снимаю трубку и слышу голос Ивана Александровича Усанова: «Ты дома? Жди меня через полчаса». Интересно, думаю, с чем на этот раз пожалует ко мне Иван? Зная пунктуальность старого приятеля, ровно через полчаса открываю дверь. На пороге торжественно улыбающийся Усанов. «Значит, говорят, фантазия, выдумка, миф? А это что?» И тут Иван Александрович выкладывает на мой письменный стол цветную фотографию Шаляпинского перстня.
- Слушай, - недоверчиво рассматриваю снимок, - неужто это действительно он? Тот самый?
- Самый что ни на есть тот, - смеется Усанов. - Только в Подольске его уже нет. В трудные времена семейную реликвию вынуждены были продать. Хорошо еще, что догадались сфотографировать Шаляпинский перстень напоследок.
Вот такая, дорогие мои земляки, история. Могу только порадоваться такому обстоятельству. Все, что ранее рассказывалось о перстне, - чистейшая правда.
